Феномен колониализма изучен уже достаточно подробно и может быть лаконично определен как политика контроля и управления промышленно развитых метрополий над неразвитыми колониями. В XIX – первой пол. XX вв., в эпоху модерна, индустриального развития и национальных государств европейские державы и США осуществляли прямое или косвенное управление большей частью стран Азии и Африки.
Каждая метрополия имела свою специфику колониального управления, что до сих пор чувствуется в бывших колониях не только в преобладании того или иного европейского языка, но и в политической культуре.
Даже после ликвидации системы колоний и протекторатов связи между метрополиями и их бывшими заморскими территориями сохранялись, несмотря на то, что в некоторых странах борьба за независимость приняла драматический характер.
Надежды на “soft power”
Постколониальный период в развитии стран Азии и Африки называют эпохой неоколониализма, когда вместо военно-политического контроля сверхдержавы прибегали к экономическим рычагам воздействия на слаборазвитые страны и, фактически, также могли манипулировать разными режимами в странах Азии и Африки, как делали это в прежние времена.
Информационная эпоха предоставила сверхдержавам новые возможности и позволила использовать мощные рычаги идеологического воздействия. Американский политолог Джозеф Най обозначил две категории воздействия: «жесткую силу» (“hard power”) и «мягкую» (“soft power”).
«Жесткая сила» представляет собой силовую и экономическую политику обеспечения своих внешнеполитических интересов. «Мягкая сила» является проявлением ненасильственных методов в политике и строится на способности государства привлекать своей идеологией, культурой, своими общественно-политическими ценностями.
На практике «мягкая сила» метрополий в бывших колониях осуществлялась через различные образовательные программы, работу культурных центров, издание материалов, пропагандирующих культуру и образ жизни своих стран. Демонстрация богатых и процветающих стран Западной Европы или США обычно увязывалась с демократией и рыночной экономикой как главными причинами этого благосостояния.
Инструменты «мягкой силы» позволили сверхдержавам сформировать не одно поколение во многих странах Азии и Африки, ориентирующихся на Запад и его ценности и уверенных в том, что именно это и есть универсальная модель успешного общественного и политического развития. Особенно это касалось представителей элиты и т.н. образованного среднего класса – основных таргет-групп «мягкой силы» на протяжении многих лет.
События «Арабской весны» (и «цветных революций» на постсоветском пространстве) показали, что “soft power” может быть серьезным фактором, способным изменить политическую карту региона не менее эффективно, чем военное вторжение. Интересны исследования, которые демонстрируют резкий рост количества студентов из арабских стран, проходивших практику и стажировку в различных учебных заведениях в США именно по направлению развития гражданского общества и демократических институтов. В некоторых арабских странах призывы к демократии и либеральным ценностям в противовес авторитарному правлению занимали ключевое место в революционной риторике.
Романтика начавшихся революционных процессов в арабском мире очаровала многих и на Востоке, и на Западе. Говорили и об «арабском пробуждении», и о новой эпохе развития, и о переходе на следующую формацию и т.д. В действительности же, «мягкая сила» оказала стимулирующее воздействие на молодежь, энергии которой хватило только на разрушение – на смену идеалистам пришли прагматики, революционные лозунги перехватила реакция, одних олигархов сменили другие…
Египет вернулся обратно к военно-олигархической системе, против которой так отчаянно бунтовала молодежь. Такие страны как Ливия, Сирия и Йемен, где дело дошло до вооруженной борьбы, фактически, перестали существовать как цельные государства. Переход «Арабской весны» в «осень» и даже «зиму» совсем не метафора – достаточно сопоставить лозунги протестующих, их ожидания и надежды с тем, что произошло в итоге. Ситуация в ряде арабских стран ухудшилась настолько, что вопрос о необходимости перехода к более гармоничной модели развития был сам собой заменен на вопрос выживания в горниле гражданских войн. Продвинутая молодежь, мечтавшая о западных стандартах, побежала за ними на Запад в многотысячных потоках беженцев. Инструменты «мягкой силы» смогли подточить авторитарные режимы, но оказались не рассчитаны на удержание от хаоса.
Вперед к “hard power”?
В условиях краха ближневосточных национальных государств, не выдержавших шторма «Арабской весны», стало очевидно, что старый способ силового воздействия может снова играть ключевую роль в решении ближневосточных проблем. Помню, как несколько лет назад пожилой американский профессор уверял меня в том, насколько совершенно нерациональным и ошибочным было вторжение в Ирак в 2003 г., и какой вред иракская кампания нанесла имиджу США. «Мягкая сила» и только она должна была заменить «силу жесткую» и стать основой внешней политики современных сверхдержав.
Но сейчас, почти 10 лет спустя, наблюдая за хаосом, в который погрузился Ближний Восток, голоса тех, кто призывает к наращиванию военно-морского флота и войск быстрого реагирования, слышны все громче. Под прикрытием борьбы с терроризмом мы видим попытку некоторых стран удержать (или взять под контроль) территории распадающихся стран. И все это происходит на фоне ослабления роли США в ближневосточных процессах.
Не так давно в СМИ прошла информация о планах Китая по возведению военной базы на берегах Аденского залива в Джибути, где также расположена и база США. И это говорит о том, что даже Поднебесная уже вынуждена обеспечивать свои интересы в Африке и на Ближнем Востоке посредством военного присутствия, чего раньше практически не наблюдалось.
Гумер Исаев, к.и.н.,
Директор Института российских исследований,
Турецко-российский фонд культуры, Стамбул, Турция